С донецким краем тесно связана жизнь и деятельность Владимира Ивановича Немировича-Данченко, выдающегося русского драматурга и театрального деятеля, выдающегося русского драматурга и театрального деятеля, мною лет подряд приезжавшего в свою усадьбу Нескучное. Имя его старшего брата, писателя Василия Ивановича Немировича-Данченко (1844-1936) менее известно широкому читателю. Но в начале XX в. в России «Немировича» знали все — от солдата до царя, от семинариста до митрополита, от гимназиста до Плеханова». К 1897 г. его творческое наследие уже насчитывало 80 томов произведений.
Василий Иванович был старшим сыном в семье офицера русской армии. По семейной традиции юноша учился в Александровском кадетском корпусе, но затем, уже будучи офицером, окончил Петербургский университет и целиком посвятил себя писательскому делу. Он много путешествовал и всегда писал путевые заметки, яркие и содержательные. Его описание Соловецкого монастыря приобрело европейскую известность. Находясь под большим впечатлением от Соловков, молодой писатель совершил поездку по Украине, и, в частности, в Святые Горы на реке Северский Донец. Исходя из самих очерков, дата посещения монастыря определяется маем 1875 г. Результатом путешествия и стала прекрасная книга, изданная в 1880 г. Она сразу же приобрела популярность у российского читателя, благодаря живому слогу, образности, колоритным социально-психологическим портретам обитателей монастыря и, безусловно, способствовала росту интереса к Святогорью.
Произведение посвящено Святогорской Успенской общежительной пустыни — мужскому православному монастырю, появившемуся на меловых отрогах Северского Донца в XVI в. К середине XIX века это был крупный религиозный центр Слободской Украины и Донского казачества, принимавший до 15-20 тысяч паломников из всех губерний Российской империи во время церковных праздников и до 80 тысяч ежегодно. Ко времени визита Немировича-Данченко в нем обитало 300 монахов. В 1922 г. он был закрыт и возобновил свою деятельность после 70-летнего перерыва в 1992 г. В настоящее время это один из самых известных украинских монастырей, в котором проживает около 100 монахов, популярное место паломничества, центр возрождения христианских традиций.
Василий Иванович Немирович-Данченко описывает все стороны повседневной жизни обители, в частности, его довольно развитую экономику, знакомит читателя с внутренним устройством этого довольно замкнутого мирка. Это яркие непосредственные впечатления современника — подлинного, высокообразованного интеллигента, при этом отнюдь не атеиста. Когда сегодня говорят о возрождении духовных ценностей именно в таких, отгороженных от всего мира, обителях, думается, необходимо знать как о позитивных сторонах монашеского аскетизма, так и о тех негативных чертах, которые исторически были присущи монастырям. Красота природы, окружающей монастырь, не ослепила автора, от его внимательного взгляда не ускользнули мельчайшие детали, касающиеся истории, быта, традиций обители. Большую ценность представляют постоянные сравнения с аналогичными сторонами жизни северорусского Соловецкого монастыря. Не обошел писатель вниманием и то, как разительно отличались две стороны жизни обители — та, которая открывалась для богомольцев, стекающихся сюда с разных концов страны, и внутренняя жизнь самих иноков. Большой интерес представляет и своеобразный медицинский аспект его записок. Не будучи профессиональным врачом, Немирович-Данченко как талантливый писатель, конечно, смог очень точно подметить детали, касающиеся монашеского образа жизни физического и психического здоровья иноков. Эти страницы и сейчас, спустя много лет, вызывают живой интерес как источник по обычно скрытой от мирских глаз стороне жизни любого монастыря.
Характеризуя социальный состав святогорского монашества, писатель особо отмечает, что здесь очень мало крестьян, в основном — дворяне, купцы, мещане, духовенство. Это накладывает особый отпечаток на образ жизни всей обители. Суровая «убийственная» дисциплина, аскетизм (подлинный или мнимый) в сочетании с затхлым духом городского мещанства, осознанием того, что любая работа —«не иноческое дело» и главное, полной невозможностью вырваться обратно в светскую жизнь, создают, по мнению автора, очень душную атмосферу. Вероятно, не случайно сами иноки иногда сравнивают обитель с тюрьмой или могилой.

Действительно, весь монастырский образ жизни располагает к такой оценке, начиная с режима дня иноков, о котором они рассказывают автору: «Заутренняя в полночь ровно в четыре — ранняя обедня, в девять — обедня поздняя, в двенадцать — обед, в пять — вечерняя служба». Весьма напряженный график, учитывая, что службы длятся несколько часов, не оставляя времени для отдыха и восстановления сил. Немирович-Данченко с грустью замечает, «что сгорают чаще других иноки из образованных.
Они, разумеется, находят в монастыре не то, что искали. Назад возврата нет, и тают, «яко свечи возженныя».

О питании монахов Немирович-Данченко особых сведений не оставил. Указывается только, что хлеб для обители изготавливается в собственной пекарне, рыбу для монашеского стола ловят непосредственно в Донце, пьют обычно хлебный квас. Однако есть в очерках упоминание о святогорском писателе, протоиерее Дюкове, который трапезничал тарелкой пустых щей и черным хлебом — «это все, что ему отпускалось». Довольно скудный рацион, вряд ли восполняющий потребности здоровых мужчин, пусть даже не занятых физическим трудом. Хотя, вероятно, были и исключения, так как наряду с портретами изможденных бледных иноков в очерках встречаются упоминания и о толстых благополучных монахах, а одному из них принадлежит высказывание: «Но только иногда и ругать нас следует. Преимущественно же за чревоугодие». «Святогорец отрастил себе живот, а уж если истым монахом явится, так именно иконописным, с сухой складкой изможденного лица, с равнодушным, безучастным к страданию и радости своего ближнего взглядом».

За чистотой в монастырских помещениях следят «прачки — баб шестьдесят, и молодых и старых. Они моют полы в кельях, окна, стирают белье инокам, трапезную в чистоте содержат... как говорят в Славянске, имеют занятие приватное — моют в банях головы монахам», (являясь при этом еще и рассадником монастырской проституции). Санитарные условия столовой, кухни и пекарни остаются за скобками, за исключением заметки, что «божий зверь» — таракан чувствует себя здесь «полным хозяином». Но впечатляет описание скотного двора, где также работают сами монахи. Сравнивая хозяйство Святых Гор с Соловками, автор отмечает, что на севере всюду опрятность, как у финнов, а в коровниках здешней обители грязи по колено, «хоть на ходулях броди», скот сдержится плохо. Монахи к этой грязи относятся философски: «Скот любит, где грязно... Ему любо, а нам что!
Одежда для монахов шилась из самого грубого сукна. «Грубое платье, ...неуклюжая обувь». «Белье — солдатское, иначе не знаю, как и назвать эту дерюгу. И постель солдатская. Голые доски на деревянных чурбанах. Что-то свалявшееся под голову. Вместо одеяла кусок грубого сукна».

«По афонскому уставу! — объясняют умерщвляющие спою плоть монахи». (Устав греческого православного монастыря на горе Афон отличался особой суровостью). Любопытно, что они искренне считали весьма полезными... клопов, которых в гостинице и келиях у них «сколько угодно». «Действительно, этот зверь к нашей обители очень привержен. Но и пользы от него не мало... для умерщвления плоти и бодрствования».

В целом, перечисленные условия — суровый режим, антисанитария (грязь, тесные контакты больных и здоровых, постоянное присутствие инфекционных агентов), скудное питание и, соответственно, гиповитаминоз, отсутствие элементарных медицинских знаний и квалифицированной врачебной помощи как нельзя более располагали к развитию и распространению среди монахов заболеваемости, высокой смертности. Что тогда говорить о монахах, добровольно стремящихся к уединению и к сознательному «умерщвлению плоти» — фактически, медленному и мучительному самоубийству. «Недешево достаются эти послушания, эта замкнутая аскетическая жизнь», — делает вывод Немирович-Данченко. И это в обители, расположенной в такой благодатной местности: «Любить и жить хотелось среди этих очаровательных мест, обращенных в глухую тюрьму».
Грустная картина предстает перед читателем в больнице, которая была устроена для самих иноков, хотя это, но их словам: «Не монашеское дело. Монах у медика небесного лечится». Палаты-«камеры» выходят в церковь, чтобы пациенты и там могли слушать службу. Здесь скверный воздух, витают кухонные ароматы, «пахнет щами». «Слоняются два монаха, страшно бледные. Отекшие, безнадежные лица» — предвестники близкой кончины.

«Большинство больных страдает малокровием и чахоткой. Весной и осенью больница переполнена тифозными. Чахоточных между монахами, живущими в обители, чрезвычайно много». Смерть представляется заболевшим монахам избавлением от мук, они искренне завидуют тем, кого Господь уже взял.
Особый мир — богомольцы, приходящие извне и постоянно присутствующие в монастырской жизни. Это многонациональный, пестрый люд: украинцы, русские, греки, армяне, болгары, даже цыгане, представители всех сословий — богатые горожане, крестьяне, мещане, казаки, солдаты, бродяги и огромное количество нищих и убогих. Российские церкви и монастыри всегда привлекали к себе калек, либо надеющихся на исцеление, либо промышляющих попрошайничеством. «Нищенство на каждом шагу, самое назойливое, самое безотвязное», от которого некуда спрятаться. «Безногие перекатываются по земле, безрукие ухитряются держать чашку пальцами ног, слепые старухи постукивают посохами по сторонам». Для многих физические недостатки — средство заработка, как для описанной Немировичем-Данченко семейной пары —слепого, глухого, в жутких лохмотьях, но вполне упитанного странника и его хромой безобразной жены с раной на плече, которую она «расковыряла для пущего возбуждения сострадательных чувств».
При монастыре была выстроена гостиница — правильное четырехугольное здание в два этажа, в котором имелись общие комнаты для простых богомольцев и более благоустроенные отдельные помещения для «благородных», которым даже предоставляли постель. Но летом, особенно при большом скоплении людей, основная масса паломников располагалась на ночлег прямо во дворе, вповалку, подложив под головы котомки. Тут же спят и многочисленные собаки. Обитель кормит богомольцев за свой счет один раз в день. «Им полагается кулеш, щи и каша ячная, которые готовят на особой кухне монахи. Щи, разумеется, без мяса, а каша без масла, изредка только конопляным смажут».
Еду варят на кухне, в трех огромных котлах, но и этого не всегда хватает. Существует также квасная, где помещаются огромные бочки с хлебным квасом, «целые дома», и огромная казарма-чайная на 350 человек, где обитель бесплатно предоставляет посуду и кипяток в двух многоведерных кубах. Трапезная для постояльцев находится отдельно от монастырской и «содержится весьма нечисто» |J, 32] — клопы и тараканы являются постоянными обитателями всех помещений. Немирович-Данченко еще раз обращает внимание на разницу в отношении к богомольцам в Соловках и Святогорье. В северном монастыре их кормят до отвала (уха, белый хлеб, рыбы вволю), здесь экономят и дают в обрез, несмотря на солидные пожертвования многих паломников.
В остальное время продукты можно купить в монастырских лавках или в арендуемых у обители магазинах, где все продается втридорога. В монастырской булочной людям продают скверный маловесный хлеб. Хозяин-мирянин по контракту вынужден брать муку у монастыря вдвое дороже, поэтому и хлеб получается очень дорогой и некачественный. «Богомольцы не могут добыть порядочного хлеба, платя притом за трехкопеечную булку вдвое». Впрочем, монахи и этому дают подходящее объяснение — «может, булка и не вкусна, да на ней благодать и благоволение обители почиют».
Не секрет, что религиозные институты, зачастую, скептически относились к светской медицине. И, тем не менее, в монастыри, возможно со времен Агапита Печерского, стекались еще и за медицинской помощью. Святогорский монастырь исключением не стал. Во время посещения Немировича-Данченко здесь уже была обустроена женская больница на 15 мест. Автор отмечает: «Воздух прекрасный, содержание безукоризненное. Все издержки принимаются за счет монастыря». При больнице работал фельдшер-монах, а в особых случаях приглашался светский доктор из соседнего Славянска. Ухаживали за больными старушки «как бы монашки» (очевидно, монахини в миру) и женщины, живущие при монастыре. Уход и целебное воздействие здешнего воздуха были такими, что умирающие считались большой редкостью, силы и здоровье восстанавливались настолько, что пациентки, бывшие при смерти, могли продолжать свое паломничество к святым местам. Однако верующие в большей степени шли за помощью не в больницу, а к святым. «Там святой есть, от разных недугов милует, даже и от порчи спасает». Главным лекарством от всех недугов представлялась вера. Монахи тщательно поддерживали это мнение, среди них было весьма распространено недоверие к официальной медицине. И хотя отец Серапион, обучавшийся в семинарии, знаком с именами язычников-греков Эскулапа и Гиппократа, кои «отцами медицины почитаются» и знает, что от них пошла наука, но примат веры в высшую божественную силу в деле исцеления недугов для него неоспорим: «Медики земные, что они! Разве у них есть мантия Иоанна-Заточника? Их наука от Эскулапа пошла. А нам Матерь Божья и св. Николай чудотворец снисхождают».
Монахи постоянно поощряли мнение, «что по вере и исцеление бывает», распространяя истории об исцелении немощных и больных с помощью молитв и постов. «Наша обитель многим помогает; место тут старое, намоленное. «Надо полагать, особое месторасположение монастыря действительно воспринималось и его обитателями, гостями как святое, где помогает сам господь. Писатель как очевидец действительно не раз подчеркивает, насколько благотворно воздействие природы, окружающей монастырь, и целебен воздух, наполненный ароматом многовековых елей, цветущего по берегам разнотравья. Поэтому, в надежде вымолить здоровье, коленопреклоненные богомольцы часами простаивали на громадных булыжниках двора, причем в любую погоду. Особенно усердствовали девушки, жаждавшие замужества, и бесплодные женщины. И потом из уст в уста передавались рассказы о той или иной богомолке, которая три ночи в грязи выстояла и затем, вернувшись к мужу, зачала.
К вере, искренней или показной, и у монахов, и у паломников всегда примешивалась изрядная доля невежества, суеверия. Считалось, например, что зубную боль, да и внутренние болезни можно вылечить, грызя окрестные меловые скалы «с верой и смирением». Немирович-Данченко считал, что в святогорской обители «ни суеверие... не бьют, не извлекают пользы из него,... не заботясь о том, чтобы на каждом шагу срывать по несколько копеек с богомольцев». Тем не менее, мы встречаем у него колоритный рассказ о монахе, торговавшем «духом» против зубной боли. Плотно закупоренные пузырьки нужно было открывать больными зубами, и «дух, переходя в рот несчастного, якобы унимал боль». Здесь же — описание бойкой торговли образками, где изображение великомученицы Варвары выдают за Матерь Божью, и демонстрации невежественным крестьянам невидимого «богородичного волоса».
Традиционно на лечение в монастыри привозили психически больных людей, которых считали одержимыми бесом. В Святогорье имелась уже упоминавшаяся мантия Иоанна Заточника, которую, веря в снисходящую через нее божественную силу, возлагали на беснующихся (т.е. буйно помешанных) и одержимый получал облегчение. Впрочем, ранее к таким несчастным применяли более жестокие методы «исцеления» их сковывали цепями по рукам и ногам и били, надеясь изгнать нечистого духа. 11емирович-Данченко излагает рассказ о чудесном исцелении, приписываемом местному подвижнику Иоанну Затворнику. Сумасшедший, бившийся в конвульсиях и изрыгавший пену (вероятнее всего, в эпилептическом припадке), был взят Иоанном в келью и освобожден от цепей. Монах молился над несчастным, успокаивая его внуками кроткого голоса и слезами. Затем, когда тот утих, Иоанн прилег к нему, положив ему руку на сердце. Измученный больной утих, а наутро самостоятельно уехалдомой вполне исцеленным. В монастыре это сочли чудом. Автору же этот случай напомнил французских сестер милосердия и монахинь, смирявших сумасшедших лаской и кротостью голоса, а не жестокостью и побоями. Таким образом, писатель предлагает естественное, а не божественное объяснение чудесного исцеления.